Давным-давно, в 1613 году, в славном городе Амстердаме напечатали первую карту России – с картинками. Их нарисовал талантливый мальчик с жуткой судьбой. Малолетнего царевича, сына Бориса Годунова, зверски убили в первую русскую Смуту. Так вот, на карте той значились в России всего два города – Москва и Архангельск. Картой пользовались корабельщики – купцы аглицкие, фряжские (италийские то бишь), ганзейские и прочие. Ребята они, как и нынешние бизнесмены, были простые и конкретные. Без Москвы не обходились потому, что в ней сидел царь, дававший разрешение на торговлю. То есть в первопрестольную, как и ныне, возили взятки. Другое дело – Архангельск…
Архангельск для них, мариманов, был единственными воротами в эту непуганую страну леса, меха, сала и пеньки. Он был долгожданным портом после всегда непростых переходов по Северному, Карскому, Баренцеву или Белому морям. Он был привычным, любимым, в доску своим, как собственный кубрик.
Он очень для многих стал судьбой. Бизнес тут пер, как на дрожжах. Еще бы – с российскими-то масштабами! В 1664 году доходы от морской торговли Архангельска составили – ни больше ни меньше – две трети тогдашней русской казны.
При таких оборотах не диво, что многие купцы попросту переносили сюда из своих Европ офисы, да и поселялись поближе к деньгам и оборотам.
Ах, как назывались в Архангельске улицы!.. Английская, Французская, Немецкая, Норвежская... А знаете, как после 1917-го назвали улицу Бременскую? «Пер. Широкий»… Ну Швондеры, что возьмешь!
Спасибо, хоть город не переименовали. Собирались, сволочи, и не раз – то в Сталинпорт, то в Ломоносовск – но видно архангелы вступились за тезку…
Да еще на старом Немецком кладбище – зайдите туда обязательно, чудный парк – остался красивый памятник с надписью по-немецки и по-русски: «Купец Франц Иоханнес Шольтс. Умер в Сан-Ремо, завещал похоронить в Архангельске».
Во как надо душой прикипать-то!
А почему, спрашивает в самолете милая итальянка, нам сказали, что это северная Венеция? «Бикоз», объясняю, вы «лук» вниз-то: весь же город на островах! И между ними тяжелой ртутью – Северная Двина, устье...
Вон тот остров называется Соломбала. На нем Питер зе Грейт основал первую русскую верфь. Теперь она «прайвет» и там среди прочего строят обалденные деревянные яхты для английских миллионеров. Почему там? А у нас дешевле – всего восемь лимонов фунтов... Поимейте в виду, синьора.
Если ж без шуток – от всего, что у нас под крылом, от всей этой страны, называемой Поморьем, или Беломорьем, или просто Русским Севером, куда вы так мудро приехали, от ее деревянных церквей, часовен, обетных крестов или просто деревенских изб (не забудьте, кстати, посмотреть Малые Карелы – сорок минут от Архангельска – и все перечисленное в ассортименте) – так вот, говорю, от всего от этого на мою загадочную русскую душу веет теплой и уютной детской сказкой. И даже когда я видел это в первый раз, казалось, что знаю это с детства. И никакой тут, синьора, мистики.
Нам в детстве читают сказки с картинками Билибина и Васнецова. Сто лет назад их послал сюда в командировку Савва Мамонтов, русский миллионер и меценат. Он строил железную дорогу до Архангельска и покровительствовал искусствам. Он открыл и воспитал Шаляпина, у него в Абрамцеве (сорок минут от Москвы) жили и творили Врубель, Поленов, Коровин, Нестеров и Суриков. Его дочку Верочку Валентин Серов посадил в абрамцевской столовой и написал «Девочку с персиками».
А когда потрясенно-очарованные художники вернулись с поморского Севера, в русской культуре началась эпоха русского стиля. Она началась не с билибинских иллюстраций к сказкам, даже не с васнецовских «Богатырей» или «Аленушки».
Она началась с избушки на курьих ножках, которую развеселая богема забабахала для любимицы-Верочки, естественно, в Абрамцеве, по эскизу Васнецова и в полном соответствии со всеми канонами северного деревянного зодчества.
А потом они так разошлись, что и белокаменную уже церковку поставили рядом с избушкой. Избушка была совсем игрушечной, церковка – наполовину.
….
Стала серьезной, когда упокоила в стене самого Савву, а потом и его Девочку с персиками.
В двухстах верстах восточнее Архангельска – река Пинега. Такая вся равнинная, такая по-северному несуетливая, степенная, как здешняя былина.
Правда, в окрестностях села Голубина, где теперь есть замечательная турбаза, по берегу вдруг вздыбливаются наиживописнейшие скалы, да с роскошным водопадом, да с глубочайшими неимоверными карстовыми пещерами – но об этом рассказ особый.
А в райцентре Пинега, от Голубина недалеко, прелестные купеческие особняки, и в одном из них – краеведческий музей.
Последний известный литератор, отбывавший ссылку в Архангельской области – ни больше ни меньше как нобелевский лауреат Иосиф Бродский. Но это было не в Пинеге, а тут, оказывается, еще до революции и как раз за революционные дела тянул срок такой, казалось бы, неполитический человек, как Александр Грин. Чтобы со здешних берегов разглядеть алые паруса – какое ж нужно воображение!..
Впрочем, бывает и похлеще.
В эпоху молодых скитаний на Белом море побывал Максим Горький. После чего разродился опусом про буревестника, который, как с тех пор известно, гордо реет над волнами, черной молнии подобный, и безошибочно предсказывает бурю, то бишь революцию.
Много лет спустя, уже после смерти Горького, советские литературоведы решили пройти по следам классика, собрать материал. Стали пытать старых рыбаков-поморов, не помнят ли. Никакого окающего усатого сутулого человека те не помнили.
Хорошо, не сдавались литературоведы в штатском, тогда покажите нам буревестника.
И тут деды ушли в глухую несознанку – какой еще буревестник, не знаем никакого буревестника... Совсем, видать, у старых память отшибло. Ну да не на тех напали. Литературоведам-то материал был во как нужен. Они и давай наводящие вопросы задавать, подсказывать. Один говорит – может, это альбатрос?
Никакой реакции.
Тут другой насел. Да вы что, говорит, эти-самые старые, – ну, чайка такая здоровая, черная, ну, орет еще так громко!..
…..
– А-а-а, – сообразили вдруг деды. – Так это ж говноед!
Вот какое воображение было у советского классика.
…..
Сюда, на Север, куда не дошло ни одно вражеское нашествие и даже крепостное право, русский человек всегда шел за свободой. За свободой от мира – тоже. Тут было много монастырей. А жизнь всегда была трудной. Оттого характеры вырастали – ой-ей! Что в миру, что в монашестве – подвижники. Потом их часто канонизировали, и духовных, и «штатских», только бывало, что раньше подвергали мученической смерти.
Чтобы всемирно известный монастырь, самый северный на Земле, превратить в СТОН – Соловецкую тюрьму особого назначения – и убивать там именно священнослужителей, лучших, со всего СССР, требовалось воображение куда извращеннее горьковского...
Ниже Пинеги по той же реке стоит деревня Веркола. В ней родился, а потом приезжал писать свои романы замечательный писатель Федор Абрамов. После его непростой жизни, ранней все-таки смерти и последующей частичной канонизации вдова добилась двух вещей: учреждения в деревенском доме музея писателя и возрождения на другом берегу широкой Пинеги Артемиево-Веркольского монастыря.
Двадцатишестилетний отец Варнава, бывший краснодипломник, нынешний благочинный монастыря (то есть монах, следящий за неукоснительным соблюдением устава обители), ведет занятия в воскресной школе Верколы. Школа располагается в музее Абрамова, ходят в нее деревенские ребята всех возрастов, по своей охоте. Абрамовых в Верколе – полдеревни.
Шофер Абрамов, отец второклассника Абрамова, наслушавшись рассказов сына про воскресные уроки, сказал жене: – Давай, что ли, мать, службу ихнюю поглядим. И первый раз пошел с женой в церковь. На следующий выходной второклассник был мрачен. По-веркольски прямо он выложил все отцу Варнаве и соученикам: – Батя со службы ушел и мамку увел. Сказал: что я, дурак, по сто раз одно и то же завывание слушать? Это монахам, говорит, делать нечего, а у меня по выходным еще огород с усадьбой! – У нас тоже огород в обители, – сказал отец Варнава. – И лесосека, и лесопилка. Мы от своих трудов кормимся. А вот скажи, у твоего бати есть лодка? Весь класс прямо заулыбался. Это как же на Пинеге без лодки? А на охоту, рыбалку, за грибами, в гости просто – как? – И мотор есть, наверно? А вот скажи, сколько раз твой батя стартер дергает, чтобы завести? Класс аж расхохотался: дак ведь и по полчаса иногда дергают! А в разах кто ж считает? – Ну вот, и тут так же. Молитва – это стартер для сердца. И сто, и двести раз может понадобиться, пока душа и сердце сами молиться не начнут. Особенно, если ржавчина или грязь попала... А при жизни писателя Абрамова в монастырской церкви был спортзал.
| Смотрите также | |||
|---|---|---|---|
 | Как начинался Петербург и его пригороды… Город Петербург родился на… острове. Впрочем, чему же тут удивляться ... | ||
| В разделе Статьи о тузирме | |||
 | Соборы и достопримечательности в Санкт-Петербурге Бывают сооружения — дворцы, храмы, мосты, — без которых город не мо ... | ||
